Обычно мы публикуем статьи, связанные с изучением английского. А вот зеркальная история: американский журналист и писатель Кит Гессен (Константин Гессен), который в 1981 году эмигрировал из СССР в США, учил сына русскому языку в англоязычной среде. Статья была опубликована в журнале The New Yorker. Пересказываем основные тезисы.
«Русский язык удивительно ласковый»
Впервые Кит Гессен заговорил по-русски со своим сыном Раффи, когда тот был младенцем. Русский стал их «секретным» языком. Гессену нравилось разнообразие нежных слов, присущее русскому: мой хороший, мой любимый, мой маленький мальчик. «Это удивительно щедрый на ласковые обращения язык, что несколько странно, учитывая его историю», — отмечает автор.
Неожиданно для себя он стал говорить с сыном по-русски всегда, даже когда рядом была его жена Эмили, не владеющая русским. Казалось, попытки были провальными, но потом случилось маленькое чудо: малыш начал понимать. Вот как Гессен вспоминает об этом:
“Что говорит корова?” — спрашивал я сына, произнося название животного по-русски, и он отвечал: “Му!”. “А кошка?” — “Мяу”. “А сова?” Тогда Раффи делал большие глаза и хлопал руками: “Хуу! Хуу!”
Друзья и знакомые Гессена пришли в восторг, когда узнали, что тот учит сына русскому. Сам Гессен пишет следующее: раньше у билингвизма была незаслуженно плохая репутация, сейчас его излишне превозносят. Первое — «заслуга» американских психологов XX века, которые предположили, что иммигранты из Восточной и Южной Европы набирали меньше баллов в IQ тестах, чем северные европейцы, не только из-за наследственности. По их мнению, виной тому могло быть изучение двух языков.
Билингвизм был «амнистирован» в начале 1960-х годов, когда канадские ученые из Университета Макгилла во время исследования франко-английских двуязычных школьников в Монреале пришли к выводу, что они превосходят своих моноязычных сверстников в тестах, которые требуют умственных манипуляций и реорганизации визуальных паттернов. Возможно, никакого «билингвального преимущества» не существует, но вряд ли можно поспорить с тем, что знание второго языка в жизни пригодится, полагает Гессен.
«Но не опасно ли это для моего сына?»
Кит Гессен покинул СССР, когда ему было шесть. «Родители увезли меня, потому что им не нравился Советский Союз. Как говорила моя бабушка, это была ужасная страна, жестокая, трагичная и нищая, склонная к вспышкам антисемитизма», — вспоминает автор. Несмотря на то, что его родители были неразрывно связаны с русским языком и культурой, они не препятствовали интеграции сына в американское общество. Ему удалось полностью ассимилироваться, не теряя при этом русский язык.
Как полагает Гессен, шесть лет — возраст, в котором у ребенка есть все шансы сохранить родной язык и начать говорить на втором без акцента. Что делать, каждый «новый русский американец» решает сам: кто-то говорит на русском исключительно дома. А кто-то, как и автор, в мыслях и работе постоянно возвращается к России.
Для самого Гессена очень много значило то, что он говорит по-русски. Язык позволил ему путешествовать по всему бывшему СССР и в культурном отношении наслаждаться тем, что любили его родители: творчеством советских бардов, поэзией Бродского и пьесами Петрушевской.
«Но я понимаю, что моя связь с Россией — непрочная. Я не знаю русский язык и Россию так хорошо, как мои родители. Я — американец, которому по наследству достались некоторые лингвистические и культурные навыки. [...] Большая часть моей жизни прожита на английском. Будет ли талантливый программист учить своих детей C++? Может быть, если им это будет интересно. Но вряд ли он будет их учить бесполезному языку, который к тому же принесет неприятности. Так ведь?» — рассуждает журналист.
С его точки зрения, Россия и русский язык для сына — совсем не бесполезны, но не опасно ли это? «Сколько лет будет Раффи, когда Путин, наконец, покинет сцену? При самом оптимистичном раскладе, если он уйдет в отставку в 2024 году, моему сыну будет девять. А если не уйдет? Может, Раффи исполнится 15. Может, 21», — размышляет Кит Гессен.
«Неужели до этого момента он не сможет поехать в Россию? Сможет, конечно. Но мы как родители не очень были бы этому рады».
Тот факт, что отец не владеет в совершенстве русским языком, не играет на руку его сыну, считает Гессен. «Частенько я не могу вспомнить названия предметов — на днях я задумался, как по-русски будет scooter, а вместо «самоката» почему-то употребил «самогон». [...] Моя грамматика также далека от идеала», — пишет автор.
Некоторые приятели, переехавшие из СССР в то же время, что и Кит Гессен, воспитывают детей полностью на английском. «Иногда мне жаль их и всего, чего они себя лишили, иногда я им завидую. Кто-кто, а они точно освободились от русского ига, как того хотели их родители», — усмехается Гессен.
«У Раффи вообще не было причин начать говорить по-русски»
Первые несколько лет жизни Раффи не делал попыток заговорить на русском. В его лексиконе, к полутора годам состоящем из 53 слов, не было ни одного, хоть отдаленно похожего на русское. Отец продолжал много говорить с ребенком по-русски, но со временем отчаялся: «Он предпочитает язык мамы (да и всех вокруг)? Я проводил с ним недостаточно времени? Чувствовал ли он, что его папа был не очень уверен в успехе предприятия? Он меня ненавидел?»
Психолингвист Франсуа Грожон в популярном учебнике 2010 года Bilingual: Life and Reality полагает, что необходимость решает, будет ли ребенок билингвом. Есть ли у него веская причина, чтобы изучать язык? Первый возможный повод — необходимость общаться с родными и друзьями. Еще одним фактором является степень лингвистической погруженности ребенка: слышит ли он достаточно, чтобы начать понимать? Третий и наиболее субъективный фактор, по мнению Грожона, это то, как ко второму языку относятся родители. Следуя этой логике, у Раффи вообще не было причин начать говорить по-русски, но Гессен продолжил его обучать.
Когда Раффи был совсем маленьким, на русском ему нравились только детские стихи Хармса и милые шведские книжки 1980-х годов Барбры Линдгрен в русском переводе. Позже он пришел в восторг от стихотворений Корнея Чуковского.
«Понемногу сын все лучше понимал, что я ему говорил по-русски. Иногда я произносил какое-то русское слово, “тапочки”, например, и он знал, что я имею в виду. Однажды Раффи спрятал мою тапку. “Где мой второй тапочек?” — спросил я его по-русски. Сын залез под диван и с гордостью вытащил искомое. Я тоже был горд. Наш сын что, гений?» — пишет Гессен.
За месяц до третьего дня рождения Раффи осознал, что его папа говорит на языке, отличном от языка окружающих:
«Папа, — сказал сын как-то вечером, — в тебя надо влить английский». Он думал, что язык — это жидкость, которой можно наполнить резервуар. Я спросил, почему он не говорит со мной на русском. «Я не могу, — ответил Раффи, — мама налила в меня английский».
Как-то в выходной Кит Гессен с сыном отправились в бар в Уильмсбурге. Один русскоязычный родитель забронировал там зал и пригласил певицу Женю Лопатник исполнить детские песни. Малыш не знал большинства, но на песенке Крокодила Гены про день рождения воодушевился и начал танцевать. В конце выступления Женя Лопатник предложила спеть несколько песен и для взрослых. Среди них была знаменитая «Я хочу быть с тобой» Наутилуса. Раффи напевал песню по дороге домой и чуть позже, собирая лего у себя в комнате.
«Через несколько дней он произнес свое первое предложение на русском: “Я гиппопотам”. Я был бесконечно, неописуемо, глубоко тронут. Какой удивительный, упрямый, очаровательный ребенок. Мой сын. Как же я его люблю. Надеюсь, он никогда не поедет в Россию. Я знаю, что он в конце концов обязательно это сделает». Этим противоречием Гессен ставит точку в своей статье.
