Российские звезды об этом предпочитают молчать, зарубежные — чаще говорят свободно. Журналист Карен Шаинян запустил на ютубе канал Straight Talk With Gay People — это интервью с мировыми знаменитостями, которые не скрывают собственную гомосексуальность. Мы встретились с Кареном и обсудили, насколько тяжело делать такой проект в России, как он сам выучил английский и почему этот язык — всегда дорога в новый мир.
О своем проекте на ютубе
Когда я начал заниматься проектом Straight Talk With Gay People, мне было очень страшно. Страшно, что никто не согласится со мной разговаривать, что я налажаю или получится скучно. А если окажется, что интересно и проект станет популярным, то придут наконец-то гомофобы и убьют меня. Мне часто приходят в голову мысли о том, в какой момент и где меня это может настигнуть. Это даже не страх, а ощущение опасности. Но я стараюсь его приручить: когда убьют — тогда и разберемся.
Звезда Pose Билли Портер зашел в нашу студию и сразу сказал: «Я ничего не знаю про Россию. Не представляю, как у вас там устроена жизнь, и не понимаю, о чем вы со мной хотите поговорить». Он сидел первое время словно проглотив кол. Но я довольно быстро его разговорил, а потом правильно смонтировал наш разговор, многое вырезал, что-то поменял местами.
Это такой профессиональный лайфхак: то, что интересно твоему собеседнику, — совсем не то, что интересно твоей аудитории. Например, с писателем Майклом Каннингемом ты хочешь говорить о его «звездных» книгах, по которым поставили голливудские блокбастеры — о «Часах», «Доме на краю света», — а он это двадцать лет назад написал и с тех пор миллион раз обсудил. Ему хочется говорить о том, что происходит в его жизни сейчас, — и нужно делать это, иначе ничего не добьешься, не будет эмоциональной связи.
За пять дней марта в Майами и Нью-Йорке, мы сделали пять интервью про открытость. Поговорили, например, с удивительной Синтией Никсон. Она не только играет в кино и сериалах, она политик, сейчас выступает за Берни Сандерса, она активистка. И при таком масштабе личности еще и очень живой и открытый человек — с ней оказалось говорить проще, чем со многими.
Кроме того, меня ей рекомендовали друзья. Всегда нужно находить кого-то, кто представит меня герою. Это самая сложная часть работы — я отправляю десятки запросов, один или два из которых потом оказываются эффективными и превращаются в интервью.
Если бы у меня была возможность снимать российских героев, проект Straight Talk With Gay People стоил бы гораздо дешевле. Но с нашими звездами уровня Синтии Никсон договориться совершенно невозможно — они боятся. Как-то мы говорили с довольно известной российской звездой. Она сказала, что не пытается ничего скрыть, но к прямым заявлениям не готова, потому что это подвергнет опасности всю ее команду.
Так думают многие. Брюс Коэн, продюсер, который снял «Красоту по-американски» и другие классные фильмы, активист и открытый гей, рассказал мне, что Голливуд тоже все еще «сидит в шкафах». Актеры не рассказывают о своей ориентации: боятся, что это может стать проблемой для их будущих ролей, повлияет на их рейтинги. Женская аудитория не поймет. Даже в Голливуде. А уж в России…
Мои амбиции простираются гораздо дальше моих успехов на данный момент. Я уверен, что у этого проекта есть многомиллионная аудитория в России. Простая статистика: как минимум 10% людей — это квиры. Гомо-, би- и транссексуалы. Население нашей страны — 146 миллионов человек, значит 14 миллионов квиров есть точно. Но мой проект рассчитан не только на них — вообще на всех, кого интересует современная культура: кто читал книги Каннингема, смотрел фильмы Альмодовара.
Об изучении английского
I do my best, но мне кажется, то, как я говорю по-английски в кадре, — это постыдно. Моя проблема в том, что я 98% времени разговариваю по-русски. Потом приезжаю в Нью-Йорк, где у меня, допустим, четыре интервью: первое и второе будут плохими, третье получше, а четвертое — самое лучшее. Мне хватает нескольких дней, чтобы разговориться, вспомнить слова, которые лежат на дальних полках памяти. Но этих дней часто просто нет.
В 27 лет я каким-то поразительным образом за лето подготовился к TOEFL, сдал его на минимальный балл и поехал учиться в США по программе A Journalism and Mass Communications. Мой английский тогда был очень слабым, и это стало чудовищным шоком. Я оказался не просто в университете, а на магистерской программе, со мной общались как со взрослым и предполагали, что я fluent speaker, который читает по 10 книг в неделю.
Чтение не помогает учить английский. Чтобы развивать язык, нужно не слушать, не читать, а говорить. Конечно, без чтения начать говорить невозможно, но моя личная ловушка — и ловушка многих русских студентов, которые учат английский, — это страх. Он накладывается на то, что российская школьная система была заточена на то, чтобы много читать, еще немного слушать и совсем минимально говорить. А нужно было бы эту пирамиду перевернуть обратно.
Я не понимал половину того, о чем рассказывали на лекции. Но у меня был тогда свой метод прокрастинации: я любил узнавать новые слова. Открывал словарь английского языка и начинал, например, искать синонимы тому или иному слову. Представлял, как оно используется, в каких ситуациях, придумывал примеры, потом искал антонимы — и через час обнаруживал, что занимаюсь чем-то, не имеющим никакого отношения к делу. А всего-то заглянул посмотреть слово! Оказалось, что мне очень интересны языки как явление.
На второй год жизни в США я смог поддерживать по-английски дискуссии о докулумбийском искусстве или европейских политических системах XIX века. И всем телом, физически почувствовал облегчение. Я понял, что хотя и не могу выразить все свои мысли так же глубоко, как по-русски, мне не нужно напрягаться — я говорю свободно. А первый год был просто кровавая баня.
В русском языке много гендерного синтаксиса и грамматики. Английский гораздо нейтральнее: he goes, she goes. К небинарной персоне можно обратиться в третьем лице множественного числа: they goes. В одном из интервью контртенор Энтони Костанцо рассказывает историю такого человека, своего друга — и это было очень трудно перевести: они пошли? По-русски пока непонятно, как будет правильно.
О гендерных предрассудках
Я с университета не скрывал своей ориентации, но, как и Билли Портер, выработал «натуральное» мужественное поведение. Как это выглядит? Я разговариваю как обычный парень: без феминитивов, без особой манерности, у меня низкий голос. Я долго занимался деловой и научной журналистикой, и когда приходил брать интервью, например у Рубена Карленовича Варданяна, мне не приходилось выяснять, насколько он толерантен. Если бы я был худым, манерным юношей с накрашенными ногтями, возможно, мне бы не удалось его разговорить.
Подозреваю, что, если бы моя юность проходила сегодня, и не в Москве, а в Сан-Франциско, перед вами сидел бы совершенно другой человек. Мне же тоже хотелось красить ногти в 16–17 лет, но когда постоянно следишь, достаточно ли мужественно выглядишь в глазах окружающих, этого быстро перестает хотеться. А человек не должен определяться своим генетическим багажом. То, как ты ведешь себя, как одеваешься, сильно зависит от того, какую работу ты проделал в течение жизни, помимо того, с чем ты родился.
Все, что связано с сексуальностью, в России табуировано — и я не питаю иллюзий, что мое шоу поборет этот исполинских размеров невроз. Семантическая уловка: кажется, что в гомосексуальности центральное слово, корень — секс. На самом деле гомосексуальность — это не про секс, а про идентичность человека. Она определяет огромную часть твоей натуры: мышление, мироощущение, вкусы — от одежды до книг, круг профессиональных интересов, твое комьюнити.
Это про выбор стиля жизни, а не партнера. Мы живем в патриархальном и архаичном обществе, в котором на человека накладывается множество ограничений: что тебе можно, а что нельзя, что подобает — как настоящей женщине или мужчине, что постыдно, а что почетно. Начинаешь играть по этим правилам — и невротизируешься все больше.
Мета-конструкция «Just be a lady», как продемонстрировала недавно Синтия Никсон, содержит море взаимоисключающих требований к тебе. Твой пол используется как оправдание любого насилия над твоей личностью. Веди себя естественно, что ты как неряха, don’t be so sexual.
То же самое происходит и с мальчиками. Особенно остро это чувствуют геи и люди, имеющие склонность к тому, что мужчинам не пристало думать, чувствовать, надевать. Мне с раннего детства больше нравилось проводить время с девчонками, я был довольно ласковым ребенком. Но это считалось странным: пацаны смотрели на дружбу с девочками косо, в футбол играть у меня не получалось. В школе я стал панком с длинными волосами, но между детством и четырнадцатью годами, когда я почувствовал себя достаточно наглым для того чтобы рвать джинсы, было довольно стремно.
Представьте, что на карте есть 14 городов-миллионников. У этих городов нет названий, там живут никому не известные люди — и живут абсолютно молча. Это русское ЛГБТ-сообщество. В медийном поле в России нет ни одного продукта, который бы представлял эти 14 миллионов. Поэтому я выпускаю интервью не только с зарубежными звездами, но и с талантливыми и открытыми российскими героями, которые не боятся говорить.
За время такого долгого молчания многие потеряли представление о том, зачем и как им про себя говорить. Главная идея моего проекта — чтобы этот язык зазвучал, а квир-люди поняли, что о себе можно рассказывать легко, без стыда, интересно. Out and proud, мне это кажется очень важным.
Пока мы в России разбираемся, как относиться к геям, современный мир уже обсуждает gender fluidity — текучесть гендера. Происходит отделение анатомии от gender performance — и это самое интересное. Сколько мужского и женского в каждом из нас, независимо от вторичных половых признаков? Зрителей Первого канала пугают тем, что в скандинавских странах детей запретили называть мальчиками и девочками, только нейтральными словами вроде «солнышко» и «зайчик».
В некоторых странах действительно предпринимаются попытки отказаться от гендера: зачем он нужен, если он только невротизирует? Можно попробовать не быть обязательно женщиной или мужчиной. Можно вообще отказаться от гендера — стать non-binary person, которая находится в неопределенности между мужским и женским полюсом. Это абсолютно новое явление, которого никогда раньше не было в истории. Это свобода, и она меня завораживает.
